hoamuoiba

Как-то раз на Рождество в Москву пришла посылка от Жана и Изабели. Это был большой ящик, в котором лежала историческая книга формата А2, которая мне очень у них понравилась, и всевозможные провансальские печенья и конфеты. А ещё небольшое бумажное письмо. Посылку собирала Изабель и она была совершеннейшим сюрпризом для меня. Они и правда твои дедушка и бабушка - сказала мне мама после того, как мы вместе разобрали эту посылку. И это действительно было так. На протяжении долгих лет я знал, что к этим людям я могу приехать в любой момент. Что на втором этаже их дома есть комната, которая всё время меня ждёт.
И они не просто будут мне рады, а будут меня баловать как любимого внука. Возить меня в интересные места, кормить всякими вкусностями, обсуждать со мной всё на свете, с удовольствием слушать мои рассказы. Это удивительно – в возрасте за 30 быть балованным внуком. Я немножко старше их настоящих внуков, и Изабель шутила, что я их старшенький.
А я мог задать Жану любой вопрос по французскому или итальянскому языку, послушать про колониальную Африку, про Первую мировую, которую Изабель знала по рассказам отца, про Вторую мировую, которую Жан и Изабель пережили в юности, про приход американских войск. Или просто посидеть рядом с Изабель, когда она смотрела телевизор.
Кстати, в годы Второй мировой Жан работал грузчиком на центральном вокзале Лиона. И как-то раз, свалившись больным, не смог выйти на работу. Это был тот самый день, когда союзная авиация сровняла вокзал Лиона с землёй. Погибли все, кто с ним работал.
А ещё мне очень интересно было наблюдать за парой, прожившей больше 55 лет вместе и сохранившей нежные и гармоничные отношения. Я всего один раз видел их ссору. Это было, когда они меня угощали обедом в ресторане. Изабель сочла, что официант нас плохо обслуживал, и когда Жан положил ему на чай два евро, сказала, что хватит и одного. Жан улыбнулся и промолчал. Изабель возмущённо забрала одну из двух монеток с блюдца и положила в карман. Жан улыбнулся, достал вторую монетку и положил её в блюдце. И переставил его подальше от жены. Изабель фыркнула. Через минуту мы были на улице и разговаривали как ни в чём не бывало. Конфликт был исчерпан.
В чём секрет? Ну помимо оптимизма Изабели, помимо спокойствия и мягкости Жана, помимо их нежных чувств друг к другу? Как мне как-то сказала Изабель, забавно сейчас об этом думать, но мы друг друга когда-то выбрали исключительно по критерию  физической привлекательности. Знал бы ты, какой он был высокий и красивый!
Мне кажется, главное в том, что они действительно настроились прожить всю жизнь вместе. А ещё им всегда было интересно вместе – и им по-прежнему интересно вместе, они с большим удовольствием делятся друг с другом какими-то новыми интересными вещами, которые узнают. А ещё у них сложился очень упорядоченный быт. И возникло чёткое разграничение сфер ответственности.
Продукты покупал Жан, еду готовила Изабель. Жан занимался стиркой и развешиванием белья, Изабель – уборкой. Жан ведал компьютером, Изабель – телефоном и телевизором. Жан распоряжался как владыка на втором этаже, Изабель – на первом (хотя спала она тоже на втором этаже). И так далее, в каждой мелочи и в каждой детали. Всё изменилось только тогда, когда у Изабели кончились силы. И Жан мягко и спокойно взял на себя всё, что раньше находилось в её сфере ответственности.
Наверное, на протяжении всех этих лет я задавал себе вопрос: «Увижу ли я их ещё раз?» и в большой степени именно поэтому торопился к ним снова и снова. И сейчас я снова задаюсь этим вопросом. И очень надеюсь, что увижу. 






https://vk.com/note15149_12101554

Изабель Кьярелли была дочерью офицера-корсиканца, героя Первой мировой войны. Её отец попал в плен к немцам, где вопреки запретам, вёл дневник, бисерным почерком на маленьких листиках, и прятал их в двойном дне шкатулки, которую он вырезал в подарок жене. Этот дневник до сих пор хранится у его дочери.
В последующие годы Кьярелли часто вспоминал русских офицеров, с которыми он очень дружил в немецком плену, и беспокоился о том, что случилось с ними после 1917 года. Когда его дочери было восемь лет, он овдовел и женился снова – на эльзаске. И уехал в Африку, где его назначили колониальным руководителем огромной области.
Так и получилось это удивительное сочетание. Будучи по крови корсиканкой, Изабель росла в Африке, дочерью колониального офицера, но при этом её растила фактически немка, спокойная, педантичная и упорядоченная до последней пуговки. Такой Изабель и выросла – очень упорядоченной внешне, но с прорывающимся время от времени бурным темпераментом. Несколько лет она прожила в Англии, где, будучи юной девушкой, преподавала французский. Нравы тогда, по её рассказам, были самые пуританские, и та лёгкость, с которой она могла, например, поехать автостопом, глубоко шокировала англичан. Потом она вернулась во Францию и устроилась в лицей учительницей уже английского языка. Там она и встретила Жана. Правда, общаться они начали не в лицее, а в кафе, в котором можно было поиграть в настольный футбол. Кафе это существует до сих пор. Они приехали туда на 50-летие своей свадьбы, чем очень осчастливили владельца.
Родня Жана встретила его невесту в штыки. Его родные беспокоились, что в 29 лет хороший итальянский мальчик всё ещё не женат, но совсем не обрадовались, когда он нашёл себе француженку, вдобавок старше себя (ей было 30 лет, по меркам 1950-х годов очень и очень много). И, что совсем возмутительно, их первый ребёнок родился меньше чем через девять месяцев после свадьбы. Мать Жана была уверена, что долго это не продлится. Последние годы своей жизни ей предстояло прожить у них под кровом.
Им очень повезло с домом. Они купили большой двухэтажный дом на окраине Экс-ан-Прованса за год до могучего взлёта цен на недвижимость. Деньги пришли с неожиданной стороны – сослуживец отца Изабели, оставшийся бездетным, завещал своё имущество ей. И там была ровно та сумма, которой не хватало для покупки дома. С тех пор, на протяжении более чем сорока лет, они живут в этом доме, который и для меня стал родным. После выхода на пенсию они немножко попутешествовали, но, к сожалению, о Сервасе они узнали слишком поздно, только после 80 лет, когда у них уже не было сил на то, чтобы быть Сервас-путешественниками. Зато они довольно долго были Сервас-хостами, принимая у себя гостей со всего мира.
В Эксе у них тоже было много друзей – и французов, и итальянцев. Раз в неделю они собирали у себя друзей-итальянцев и играли с ними в скрэббл на итальянском языке. Сейчас друзей практически не осталось – почти все умерли, а кто ещё жив, уже не выходит из дому. Но они продолжают каждый вечер играть в скрэббл, а каждый седьмой вечер – на итальянском. Даже сейчас, когда Изабель с трудом передвигается по дому и не может надолго оторваться от кислородной подушки.
Пожалуй, это самое тяжёлое, когда дружишь со старым человеком – смотреть на то, как человек слабеет. Когда семь лет назад Жан и Изабель возили меня в Арль, я обратил внимание, что Жан легко прыгает со мной по ступеням амфитеатра, а Изабель вынуждена стоять внизу и ждать нас. Потом она переехала со второго этажа на первый – у неё уже не было сил подниматься наверх. Потом ей стало тяжело ходить и дышать даже на первом этаже. Ей это тяжело – она привыкла к порядку, она привыкла всё контролировать. Но у неё по-прежнему великолепная память – по-моему, она помнит всё, что я когда-либо ей рассказывал. И всепоглощающий оптимизм. Как-то раз она сказала мне:
Знаешь, в молодости у меня было много проблем из-за слишком чуткого сна. Но потом я потеряла 95% слуха. И теперь всё хорошо. Я ложусь в кровать, снимаю слуховой аппарат и знаю, что меня никакой шум не потревожит, даже самый громкий.
Окончание следует.

https://vk.com/note15149_12101547

Жан Руфен Прателли – чистокровный итальянец. Имя Жан – для французов, итальянцы называют его Руфино. Но его родной язык – не итальянский. Со своими родителями, дядьями, двоюродными и троюродными братьями и прочей многочисленной итальянской роднёй он всегда говорил на диалекте тосканского города Синья. Его вторым языком стал французский, и уже третьим – итальянский. Диалект Синьи уже не существует, все жители города перешли на нормативный итальянский. Но диалекту повезло – его самый последний носитель стал профессором-лингвистом. Жан опубликовал словарь «Так говорили в Синье» (A Signa si parlava così), который регулярно переиздаётся.

Впрочем, никто не ожидал, что Жан будет профессором. Никто в его семье не чувствовал потребности в высшем образовании. Семья Прателли занималась крайне выгодным делом – производством шляп из итальянской соломки и других головных уборов. Во времена, когда выйти на улицу с непокрытой головой было так же странно, как сейчас гулять по городским улицам босиком, это был гарантированный кусок хлеба, причём с маслом.
Но в 1936 году произошла катастрофа. Люди перестали носить головные уборы. Итальянская диаспора Лиона, вложившая все деньги в дальнейшее расширение дела, мгновенно обнищала. Жану тогда было 14 лет. Он стал параллельно с учёбой перебиваться случайными заработками, а после войны получил высшее образование. На первых порах он учил итальянскому языку в лицее, а впоследствии стал университетским профессором языка и лингвистом. Его справочник по итальянскому языку, в котором он детально рассматривает все грамматические расхождения между французским и итальянским – одно из самых популярных пособий в вузах Франции.
Выйдя на пенсию, он не перестал работать. Он и сейчас, в возрасте 93 лет, пишет книги, которые охотно публикуют местные издательства – лингвистические игры, этнографические словари и многие разности. Возможно, поэтому ему не составило большого труда освоить компьютер, интернет и немало прочей современной техники – хотя он смотрит на них с некоторой боязливостью. А ещё он весьма лихо водит автомобиль. Когда он ехал на свадьбу внучки, он проехал за день 1000 км. А после свадьбы ещё за день 1000 км в обратном направлении. Ему тогда было 86 лет. Сейчас он так уже не сможет (возраст сказывается, да), но он продолжает ездить за покупками, а с тех пор, как Изабель себя плохо чувствует, взял на себя уход за женой и ведение домашнего хозяйства.
Жан мягок, нетороплив и умиротворяюще спокоен. Но если он наметил что-то сделать, он это сделает всегда.
Жан написал толстенную автобиографию, которую я – увы, каюсь – так ещё и не прочитал. Рано или поздно соберусь – уверен, что там масса интересного.
Один из моих любимых вопросов к людям – какое у них самое первое воспоминание в жизни. Когда я задал этот вопрос Жану Прателли, он задумался.
«Наверное, когда Рона замёрзла» - сказал он. «Мне было тогда три года. Это было незабываемо. Мы играли в снежки на льду Роны. С тех пор она не замерзала ни разу». А потом подумал и сказал: «Нет. Мне два с половиной года. Я сижу у отца на шее и болтаю ногами. Он идёт в тёмный чулан. А я ору: «Ho paura! Ho paura!» (мне страшно!) Только на самом деле мне ни на секунду не страшно. Я же знаю, что со мной мой отец – самый сильный человек на свете, который защитит меня от чего угодно».
Продолжение следует.

https://vk.com/note15149_12101522

Завтра моей французской бабушке Изабель Прателли исполнится 95 лет. Её муж Жан на полтора года младше. Они женаты уже 65 лет. Встретил я их благодаря Сервасу.
Это было десять лет назад, в конце мая. Вместо того, чтобы отмечать свой 28-й день рождения, я встал на трассу и поехал в автостопное путешествие. И в результате получилось самое удивительное в моей жизни празднование дня рождения, растянувшееся на десять дней. Когда-нибудь я про него расскажу подробнее (вот один маленький эпизод из него).
В городе Ниме я решил, что следующей моей остановкой будет Экс-ан-Прованс. Изучив список Сервас-хостов в этом городе, я увидел, что в нём есть семейная пара 1922 и 1923 года рождения. Муж – лингвист, жена учительница английского. Правда, они отметили, что гостей не кормят. Но я решил, что ради общения с интересными людьми можно обойтись и без еды. Единственное, я немного опасался, что могу приехать к ним поздно – автостоп штука непредсказуемая, а люди уже пожилые.
На звонок ответила Изабель и согласилась принять меня следующим вечером. Я сообщил, что буду ехать к ним автостопом от Нима, поэтому совершенно не представляю, когда могу быть. Она посовещалась с мужем и сказала мне, что вечером они просто сядут на веранду и подождут меня – «но не слишком поздно».
 Приехал я к ним в 10 часов вечера. На веранде меня ждали старик и старушка, ясные, бодрые и полные сил. Сложно было предположить, что им уже далеко за 80. Меня удивило только одно – они оба, прекрасно слыша мои слова, как будто сомневались, что действительно меня слышат. Жан нередко с мягкой улыбкой повторял мою фразу за мной, как будто чтобы удостовериться в ней. Уже позже я узнал, что они почти полностью оглохли и так до конца и не привыкли к тому, что слуховой аппарат позволяет всё слышать как прежде.
Мы проговорили до полуночи. И весь следующий день (кроме того времени, когда я прогуливался по Экс-ан-Провансу). И утром третьего дня, когда я собирал вещи для нового этапа автостопа – до города Грасса в окрестностях Ниццы. А на прощание Жан и Изабель внезапно попросили меня, чтобы я считал их своими французскими дедушкой и бабушкой – взамен тех, которых я успел к тому времени похоронить и о которых горевал.
Так и получилось. За последующие десять лет я очень много приезжал к ним в гости. Как-то так повелось, что если я во Франции, я просто обязан доехать до Экс-ан-Прованса. Когда я женился, я сразу же привёз жену к ним знакомиться. Когда у меня родилась дочь, я привёз её к ним.
Правда, я очень опасался, как ко мне отнесутся настоящие дети и внуки четы Прателли. Но всё обошлось. В 2009 году я приехал на свадьбу их внучки в окрестностях Анже, где я познакомился со всеми детьми и внуками Жана и Изабель. А с одним из них, Кристофом, впоследствии подружился. Когда я как-то пришёл к Кристофу в гости – он устраивал студенческую вечеринку в своей квартире в парижском пригороде – все гости его спрашивали, откуда он меня знает, и мы отвечали, что я друг его бабушки и дедушки. Во Франции, где дружить между поколениями принято ещё гораздо меньше, чем у нас, этот ответ вызывал абсолютное недоумение.
Но получилось так, что я в чём-то оказался Жану и Изабели ближе, чем их родные дети и внуки. Они очень хорошие люди, они любят, ценят и уважают Жана и Изабель, но никто из них не разделяет их интереса к историко-культурной тематике. Ну и моё занудство, конечно, тоже не последний фактор. Когда Кристоф мимоходом задал мне какой-то вопрос про русский язык и получил от меня детально-подробный ответ, он заметил: Теперь я понимаю, почему вы с моим дедушкой так легко нашли общий язык.
Длинная заметка. А к рассказу о самих Жане и Изабель я так и не приступил. Значит, продолжение следует.

https://vk.com/note15149_12101510

Когда мне было 23 года, Франция решила дать мне стипендию на три полугодия в Париже.
Первые полгода – кто бы мог поверить? – я чувствовал себя совершенно несчастным. Я себя ощущал ребёнком, который потерялся в дремучем лесу. Я не привык справляться с тяготами быта – а здесь даже и быт оказался чуждым и непривычным. В магазинах не было ни кефира, ни гречки, а автобусы останавливались, только если помахать им рукой. Все вокруг говорили на непонятном языке. Я спокойно мог обсудить на французском литературу, историю или философию – но повседневный разговорный язык казался мне совершенно недоступным. А французы меня игнорировали. Я ужасно на них обижался – как же это можно, игнорировать такого замечательного меня? Поэтому стоило кому-то проявить ко мне хотя бы минимальное внимание, я вцеплялся в этого человека мёртвой хваткой, и у него не оставалось другого выхода, как стать моим другом. Одной из моих жертв стала 58-летняя Натали Рамболл.
Натали Рамболл была заместителем главного чиновника, отвечавшего за жильё для иностранных студентов в Париже. Надо сказать, что получить общежитие студенту в Париже очень сложно. Поскольку выселить студента из общежития можно только по решению суда (и только в летние месяцы), общежития очень часто стоят пустые – чиновники предпочитают никого туда не заселять, если этот студент не имеет каких-нибудь твердокаменных гарантий. У меня благодаря Французскому коллежу гарантии были именно такие – и мне выделили жильё. Но консьерж ошибся, приняв меня за простого смертного, и объяснил мне, что заселить меня не может. Я приехал в контору, где сидела мадам Рамболл, и стал ей жаловаться на ситуацию. Она решила мою проблему, объяснив консьержу его ошибку – но главное было не это. Я увидел в её глазах сочувствие. Начиная с этого момента, я стал регулярно заходить к ней и общаться с ней – и как-то незаметно мы подружились. Спустя несколько месяцев она пригласила меня в гости – в дом в Пикардии, где она жила вдвоём с мужем-англичанином, Эсмондом Рамболлом.

Будущая мадам Рамболл была дочкой мельника, выросла в деревне и с детства привыкла работать руками. В юности, капитально поссорившись с родными, она поменяла имя (родители назвали её Губертой – имя из эпохи рыцарских романов) и уехала в Англию, желая навсегда попрощаться с Францией. Там она встретила Эсмонда, и в итоге он уговорил её вернуться во Францию. Он был младшим ребёнком с пятью старшими сёстрами, и очень хотел вырваться из-под их опёки. Высшего образования ни он, ни она так и не получили. Но они оба стали идеально двуязычными, а круг интересов у них был очень широким. Эсмонд устроился работать механиком в аэропорту, а Натали – в учреждение, занимавшееся студенческим жильём. Она привыкла общаться с иностранными студентами, плохо и очень плохо говорившими на французском, и могла донести свою мысль быстро и легко.

С огромным трудом Натали уговорила меня перейти с ней на «ты». Мне было очень странно фамильярничать с человеком настолько старше меня возрастом. Но в какой-то момент, когда я её снова назвал на «Вы», она попросту расплакалась и сказала, что понимает мою отстранённость – я ведь студент, интеллектуал, а она всего лишь жалкая чиновница. Пришлось переступить через себя и перейти на «ты». С Эсмондом было проще – мы с ним обычно разговаривали по-английски, и вопрос «ты» и «Вы» попросту не вставал. Поездки к ним в гости всегда были для меня праздником. Уютный дом, выстроенный Эсмондом, серая птица Кокотт, кошки, вина, тихая средневековая музыка, коллекции монет и всего на свете. Интересные разговоры. И поездки – Рамболлы свозили меня и в замок Шантийи, и в Пьерфон, и в Вилле-Котре, и в Санлис, и ещё много-много куда.

Наша дружба имела одно забавное побочное следствие. Если у кого-то из моих знакомых студентов (не только русских, но и представителей самых разных стран) возникали проблемы с жильём, я посылал этого человека к мадам Рамболл и говорил, чтобы он назвал моё имя. Почти два десятка студентов получили в Париже общежитие, сославшись на меня. А одна моя хорошая подруга тоже подружилась с ними и тоже стала бывать у них в гостях.

Натали Рамболл ожидала выхода на пенсию со смесью предвкушения и страха. Ей очень хотелось отдохнуть – но она не знала, как она будет жить без каждодневного общения со студентами. Окончательно её сподвигли уйти на пенсию новые правила, в результате которых жильё стало ещё более труднодоступным – она просто устала всем подряд отказывать. Увы, она умерла почти сразу после выхода на пенсию. Сердце не выдержало. А Эсмонд, оставшись вдовцом, вернулся в Англию – и я потерял его из виду.
https://

https://vk.com/note15149_12097457

21 год назад мой папа купил модем и заключил контракт с провайдером ГласНет, в результате чего я впервые в жизни получил доступ к Интернету. Я был сильно разочарован: мне хотелось сканер, а Интернет я на первых порах совсем не оценил. Лазать по сайтам было по большей части неинтересно, а переписываться было не с кем. И даже когда такие люди появились, я на первых порах отвечал им с огромным опозданием - через месяц-два, не раньше - и извинялся, объясняя, что я средневековый человек и неспособен оценить столь новую технологию.

11 лет назад я был в гостях у подруги в одном красивом европейском городе. Когда я вошёл в её квартиру, она извиняющимся тоном сказала: "Я должна покаяться, Лёша, я веду совершенно ужасный образ жизни. Знаешь, что я делаю в первую очередь, когда прихожу домой? Я иду к компьютеру и включаю Интернет. Представляешь? Смотрю почту и форум ТССИ. Вот такая у меня жизнь".

Сейчас даже странно это вспоминать - вроде недавно было, но насколько же другой была жизнь! Насколько больше в ней было места живому общению, чтению книг, прогулкам. Более того, даже отношения с собственным компьютером заметно изменились. Когда у меня был компьютер, не имеющий доступа в Интернет - он был уютным рабочим и/или игровым пространством, где всё было более-менее разложено по местам и хорошо организовано. А теперь он служит эдаким окном в мир, в результате чего на диске накапливается жуткое количество скачанного и ни разу не востребованного, на что просто не хватает времени. 

В общем, я признателен латвийскому Интернет-провайдеру Пронет, который внезапно подвис на целых пять дней (я смог зайти в Интернет лишь единожды за это время, из местного Макдональдса). Есть своя прелесть в том, чтобы пожить без вещей, ставших привычными. 

В частности, я только сейчас понял, до какой степени привык пользоваться гугл-поиском. Я сейчас как трёх-четырёхлетний ребёнок, который непрерывно задаёт вопросы: "А как? А почему?" и который не осмысляет большинство ответов. Вот он, глубокий инфантилизм. Сложно держать что-то в голове, когда обо всём можно спросить добрый гугл.

И даже мультики я смог показывать ребёнку только потому, что в своё время - много лет назад и уже не помню почему - скачал десяток мультиков на компьютер.

https://vk.com/note15149_12095103

Вот интересно. Когда мы представляем старое доброе время, нам всё кажется очень масштабным - примерно как когда мы вспоминаем огромных людей, огромные дома и огромные деревья, окружавшие нас в детстве. Поэтому когда Марк Твен в своём "Янки при дворе короля Артура" описывает английский королевский дворец, это выглядит вот так:

Огромный зал с почти голыми стенами, в котором все было полно кричащих противоречий. Он был очень, очень высок, этот зал, так высок, что в сумраке, сгущавшемся наверху, едва можно было различить знамена, свешивавшиеся со сводчатых балок и брусьев потолка. По обеим концам зала шли высокие галереи, огороженные каменными перилами, — на одной сидели музыканты, а на другой женщины, ослепительно ярко одетые. Пол был вымощен большими каменными плитами, истоптанными, щербатыми и нуждавшимися в замене. Украшений, говоря по правде, не было никаких; впрочем, по стенам висели большие ковры, которые, вероятно, считались произведениями искусства; на них были изображены битвы, но кони напоминали тех, которых лепят из пряничного теста или которых дети вырезают из бумаги, а люди были покрыты чешуйчатой броней, причем чешуйки заменялись круглыми дырочками, так что казалось, будто по всей кольчуге прошлась вилка, которой накалывают печенье. В зале находился камин, такой огромный, что в нем мог расположиться целый лагерь; обрамленный колоннами из резного камня, он напоминал врата собора. Вдоль стен стояли воины в панцирях и шлемах, они держали в руках алебарды — никакого другого оружия у них не было — и стояли так неподвижно, что их можно было принять за статуи.
Посреди этой крытой и мощеной рыночной площади стоял дубовый стол, который называли Круглым Столом. Он был обширен, как цирковая арена; вокруг него сидело множество мужчин в таких пестрых и ярких одеждах, что глазам было больно смотреть на них. На головах у них были шляпы с перьями; они приподнимали эти шляпы только тогда, когда обращались к королю.

А как дворцы тогдашних королей выглядели на самом деле, видно из чудесного эпизода в книге Беды Достопочтенного "Церковная история народа англов". Один из приближённых короля Эдвина агитирует его за христианство:

"Вот как сравню я, о король, земную жизнь человека с тем временем, что неведомо нам. Представь, что в зимнюю пору ты сидишь и пируешь со своими приближенными и советниками; посреди зала в очаге горит огонь, согревая тебя, а снаружи бушуют зимний ветер и вьюга. И вот через зал пролетает воробей, влетая в одну дверь и вылетая в другую. В тот краткий миг, что он внутри, зимняя стужа не властна над ним; но тут же он исчезает с наших глаз, уносясь из стужи в стужу. Такова и жизнь людская, и неведомо нам, что будет и что было прежде. Если новое учение даст нам знание об этом, то нам следует его принять”.



http://vk.com/note15149_12086935

Михайловский-Данилевский:

Парижане теснились между нами, смотрели на нас, прикасались к нам и окружали каждого находившегося в свите Государя. Они воображали найти в нас людей необразованных, изнурённых походами, говорящих языком для них непонятным, в странных одеждах, с зверскою улыбкою, предающихся грабежу, и не могли поверить глазам своим, видя красоту русских мундиров, блеск оружия, весёлую наружность воинов, здоровый цвет лица их, ласковое обращение офицеров и слыша остроумные ответы их на французском языке. «Вы не русские, – говорили они нам, – вы, верно, эмигранты». И когда они удостоверялись в противном, то в скором времени известие о невероятных свойствах их победителей перелетало из уст в уста, похвалы русским гремели повсюду, женщины из окон и с балконов махали белыми платками, приветствовали нас движением рук, и мгновенно раздалось от одного конца Парижа до других: «Да здравствует Александр! Да здравствуют русские!» – произносимое миллионом уст.

Батюшков:

Теперь вообрази себе море народа на улицах. Окна, заборы, кровли, деревья бульвара, всё, всё покрыто людьми обоих полов. Всё машет руками, кивает головой, всё в конвульзии, всё кричит: «Да здравствует Александр, да здравствуют русские! Да здравствует Вильгельм, да здравствует император Австрии! Да здравствует Людовик, да здравствует король, да здравствует мир!» […] Государь, среди волн народа, остановился у полей Елисейских. Мимо его прошли войска в совершенном устройстве. Народ был в восхищении, а мой казак, кивая головою, говорил мне: «Ваше благородие, они с ума сошли». «Давно!» - отвечал я, помирая со смеху. 
Но у меня голова закружилась от шуму. Я сошёл с лошади, и народ обступил и меня, и лошадь. В числе народа были и порядочные люди, и прекрасные женщины, которые взапуски делали мне странные вопросы: отчего у меня белокурые волосы, отчего они длинны? «В Париже их носят короче. Артист Дюлон вас обстрижёт по моде». «И так хорошо», говорили женщины. «Посмотри, у него кольцо на руке. Видно, и в России носят кольца». 
 

http://vk.com/note15149_12086106

В 1699 году вышел французский роман "Приключения Телемаха". Развлекательно-поучительная книжка, которую написал Фенелон для своего воспитанника Луи - внука Людовика XIV. В книжке рассказывается, как сын Одиссея Телемах вместе со своим наставником Ментором путешествуют по разным странам и собирают впечатления. 

Книжка стала одним из главных мировых бестселлеров на следующие двести лет (о ней даже Стародум у Фонвизина вспоминает). И все, кто мог себе это позволить, стали отправлять своих сыновей ездить по разным странам с наставниками. Пришла эта мода и в Россию.

А вместе с этой модой пришла и другая - завязывать близкую дружбу и говорить об этом красивыми словами. И первым кандидатом на роль друга стал как раз учитель - старший друг, который и выслушает, и поможет, и совет даст.

Поэтому Сергей Строганов тоже отправил своего сына Александра в путешествие вместе с французским гувернёром Жаном Антуаном. А Александр написал отцу письмо из Женевы, в котором говорил:

«Нет ничего более сладостного для души, чем нежная и верная дружба. Не правда ли, величайшее счастье – найти друзей, которым можно доверить все свои тайны, беседа с которыми смягчает ваше беспокойство, чья весёлость рассеивает ваши тревоги, чьё благоразумие даёт вам добрые советы и чей вид уже вас радует?»

Отец зачитал письмо своим друзьям и заказал роспись для потолка в одном из своих дворцов. Ментор и Телемах, отправляющиеся вместе в путь.



http://vk.com/note15149_12065842

Мне подумалось, что самое время подвести итоги года. Поскольку вы же знаете, френды, я всё всегда стараюсь делать вовремя. А сейчас как раз наступает Старый Новый год. Или, попросту, Новый год по православному календарю. Так что подвожу итоги.

В этом году я прочитал некоторое количество новых книжек, в том числе такие, которые очень давно мечтал прочитать или стыдился, что ни раз не открывал (спасибо жене и тёще, которые добыли для меня некоторые из них, и дочке, которая уютно спала в коляске, когда я сидел на скамейке у Двины и читал эти книги): Геродот, Квинт Курций Руф, Беда Достопочтенный, "Война и мир" (последний раз я эту книгу читал ну очень давно и ничего не помнил), ну и предмет моей особой гордости - я таки одолел "Юлию, или Новую Элоизу" Руссо.

Мне везло на интересные работы. Самые различные книги и статьи по истории, каталог музея старинных телефонов, биткоин, туристическая информация про Лазурный берег, борьба с утечкой нефти и с табакокурением, российское кино, израильские киббуцы и даже стихи про Шекспира. И, конечно, незабываемый опыт волонтёрской работы - переводчиком для спелеоспасателей в Башкирии и модератором Генеральной Ассамблеи Серваса в Новой Зеландии. В конце этого года я неожиданно понял, что стал трудоголиком. Живу в режиме постоянной работы и он меня вполне устраивает. Очень странное ощущение для человека, привыкшего считать себя бездельником.

В этом году мне довелось видеть очень интересные места, за что спасибо огромное людям, пригласившим меня в Башкирию, в Новую Зеландию и в Псков. Довелось во второй и в третий раз в жизни стать крёстным отцом, а внезапно получить переводческую премию Ваксмахера, разобраться в некоторых тонкостях аренды квартир на Северо-Западе России. А ещё принять в гостях много замечательных людей, в том числе 14 Сервасовцев из самых разных стран. Ну а самое яркое ощущение этого года - я своими глазами увидел, как меняется человек в возрасте от полугода до полутора лет. 

Что мне хотелось бы изменить в новом году?

Прежде всего - надоело путешествовать одному. Хочется путешествовать с семьёй.

А ещё хочется, чтобы было чуть больше времени и сил отвечать на письма. Я тут понял, что у меня все силы уходят на переписку с работодателями и потенциальными работодателями, а на друзей не хватает. Это неправильно. Простите меня, пожалуйста, и спасибо вам за терпение. Я постараюсь исправиться. 

Ну и глобально всем-всем-всем хочется пожелать - мирного неба над головой.

С НОВЫМ ГОДОМ ВАС!



http://vk.com/note15149_12050422